Мария Федоровна хлопнула по столу с такой силой, что Илья вздрогнул и замолчал.

– Все, хватит! – ледяным тоном скомандовала она, испепелив сына взглядом. – Закрой рот. Я не в силах больше слушать эту дичь! Иди в свою комнату и не смей никуда уходить, ясно?

Илья, понурившись, вышел из комнаты. Оля очень нравилась ему. Он так и не понял до конца, почему мать пришла в бешенство, даже не видя ее, и утешал себя мыслью, что, быть может, девушка ей понравится. Конечно, им сейчас рановато рожать ребенка, но если Оля готова…

Мария Федоровна проводила его взглядом, исполненным глубочайшего презрения. Ее единственный сын вырос красивым мальчиком, но при этом до того обделенным жизненной смекалкой, что Григорьева только диву давалась: откуда в их семье такое взялось? Откуда эта старомодность, эти анекдотические представления о порядочности?

«Жениться! – фыркнула про себя Мария Федоровна. – Боже мой, страшно представить, на что он способен, если пустить дело на самотек. Я-то полагала, что приличная партия не понадобится раньше, чем через четыре года! А тут…»

При мысли о девчонке Мария Федоровна снова пришла в бешенство. Наглая деревенская тварь! Ничего, они поговорят с ней по душам, и дурочка сама поймет, что от семьи Григорьевых ей лучше держаться подальше.

Все полы в доме Шведовых устилали ковры. Осторожно ступая по ним, словно опасаясь испачкать босыми ногами, Ольга прошла несколько шагов и остановилась.

Возле окна курила высокая женщина в черной рубашке и белой юбке. «А на ногах-то – туфли», – заметила Оля, удивляясь, зачем в доме носить уличную обувь. Туфли же! Их только на выпускной, или на торжество в кафе… Дома должны быть тапочки.

– Здравствуйте! – негромко сказала она.

Женщина обернулась к ней, окинула неторопливым взглядом с головы до ног. Стройная, почти худая, с красивым властным лицом, таким белым, что оно казалось присыпанным мукой, она напомнила Ольге какую-то актрису. И держалась так, словно вокруг была полная комната зрителей. Оля даже украдкой бросила взгляд по сторонам: нет ли здесь кого-нибудь, кроме них?

Но они были одни.

Стулья предусмотрительно вынесли из комнаты, сама же Мария Федоровна опустилась в низкое кресло возле окна. Оле сесть не предложили, и она осталась стоять, вытянув руки по швам.

– Значит, это с вами переспал мой сын… – понимающе протянула Григорьева, не ответив на приветствие. – М-да… Я предполагала у него наличие большего вкуса.

Мария Федоровна слукавила. Девушка, стоявшая перед ней, при первом же взгляде поразила ее красотой. Одетая в длинное серое платье монашеского вида, с черной траурной косынкой на голове, она строго смотрела перед собой, и губы ее были крепко сжаты. Лицо казалось слепленным в одном порыве вдохновения талантливым скульптором, который не отвлекался на мелочи, не копался подолгу над каждой деталью, а быстрыми, почти небрежными движениями сформировал высокие скулы, наметил размашисто надбровные дуги над большими глазами, вылепил губы, верхнюю сделав чуть шире нижней – чтобы была хоть одна неправильность. И остановился.

Подумав, Мария Федоровна нашла, к чему придраться. Девушке катастрофически не хватало изящества и аристократизма. «Простушка, – удовлетворенно определила Григорьева. – И взгляд жесткий, цепкий. Жадина ты, милочка. Хапуга деревенская, хоть и красивая».

Поскольку Ольга продолжала молчать, Мария Федоровна продолжила:

– Я слушаю вас, милая моя.

И сделала эдакий легкий разрешающий жест рукой: говорите, мол, не стесняйтесь.

– Что вы слушаете? – удивилась девица.

«Вдобавок туповата, – мысленно отметила Григорьева. – Голос некрасивый, хриплый, будто прокуренный. Хотя отчего же „будто“? Они, наверное, и впрямь здесь все смолят лет с десяти».

– Ведь зачем-то же вы пришли, правда? – с брезгливой усталостью уронила она. – Так излагайте.

– Это вы меня позвали, – напомнила девица. – Я не собиралась к вам приходить.

Аккуратно выщипанные брови Марии Федоровны полезли вверх:

– Так вы хамка, моя дорогая? Прелестно, прелестно. Ну скажите же что-нибудь еще, чтобы ваш образ сложился полностью!

– Я пришла к вам в гости, – ровно сказала девица. – Вы тут хозяйка. Вот только сесть мне не предложили. А сами сидите. Так кто из нас хамка, я или вы?

Повисло молчание, которое можно было бы назвать неловким, если бы в нем не проявлялись так явственно предвестники надвигающейся грозы. Мария Федоровна едва заметно порозовела скулами. Для всех членов ее семьи этот признак служил бы сигналом к побегу, но Ольге он не сказал ровным счетом ничего.

– Здесь некуда садиться, как видите. Или вы хотите занять мое место? Может быть, мне встать, чтобы вы могли отдохнуть? – осведомилась Мария Федоровна. – Неужели вам в вашем положении уже тяжело стоять?

Она откровенно усмехнулась.

– Нет, не тяжело. Срок еще слишком маленький, – ответила Ольга.

– Ну-ну, милая моя, не нужно этого бессмысленного вранья, – пожурила Григорьева. – Вы можете вешать лапшу на уши Илье, а пытаться проделать это со мной – опасное занятие. Я ведь могу устроить вам врачебный осмотр, и тогда ваша ложь станет очевидной всем, а не только мне.

– Устраивайте, – пожала плечами Ольга.

Мария Федоровна решила зайти с другой стороны.

– Оленька, мы ведь с вами обе – женщины, – доверительно сказала она. – Вы знаете, что я все понимаю, и я знаю, что вы это знаете. Вы выбрали не того мальчика для шантажа. От нашей семьи вам ничего, кроме неприятностей, ждать не придется. Давайте договоримся по-хорошему и разойдемся мирно.

Мария Григорьева при желании могла быть очень убедительной.

– Вы хотите мне денег предложить? – догадалась Ольга.

– Я предлагаю вам решить все к взаимной пользе, – деликатно уклонилась от прямого ответа Мария Федоровна.

Девушка молчала. Приняв ее молчание за согласие, Григорьева заговорила о сумме, но остановилась, поняв, что ее не слушают.

– Милая, вы еще здесь? – раздраженно позвала она.

Ольга вскинула на нее серые глаза:

– Еще здесь, ага. Только мне уже пора. Вы меня извините…

– То есть как – пора? – не поняла Григорьева.

– А так. Деньги ваши мне ни к чему. Так что я пойду?

Ольга сделала движение в сторону двери, собираясь выйти, и Мария Федоровна вскочила с кресла в ярости:

– Куда это вы собрались, милая моя? У меня с вами разговор еще не окончен!

– Так заканчивайте, – невозмутимо сказала Ольга. – А то у меня еще дел много. Мамке надо помогать.

Она встретила злой взгляд Марии Федоровны и выдержала его, не отводя глаз. Прочитать по лицу девицы, что творится в ее душе, Григорьева не смогла, и поняла, что действовать нужно иначе.

– Что ты хочешь? – резко спросила она, сбрасывая маску дипломата европейской страны, договаривающегося с папуасом, увешанным акульими зубами. – Давай, говори. Не притворяйся наивной чукотской девочкой. За Илью выйти замуж? Я тебя разочарую, девочка: ничего из этой затеи не выйдет. Останешься здесь с пузом на посмешище всего села. И себя опозоришь, и семью. Ты матери-то говорила, что тебя обрюхатили?

Ольга покачала головой – то ли в знак отрицательного ответа, то ли сожалея о том, как быстро Мария Федоровна перешла на другой язык.

– Думаешь, она обрадуется? А твой отец? Представь, что тебя ждет.

Ольга что-то проговорила себе под нос, и Григорьева, не расслышав, переспросила:

– Что?

– Я выйду замуж за Илью, – громче сказала девушка.

В голосе ее было столько уверенности, что Мария Федоровна даже опешила. И только спустя минуту весело рассмеялась:

– Нет, не выйдешь.

– Выйду, – повторила Ольга без улыбки. – Он меня любит. И я его люблю. У нас будет ребенок. Я не откажусь от Ильи, даже если вы станете меня пытать.

Последняя фраза, высокопарная по сути, прозвучала очень просто и вместе с тем серьезно, как будто Ольга и впрямь не исключала такой возможности.

Улыбка растаяла на лице Марии Федоровны.